Сознательная ориентация поэтов-акмеистов на филологию неоднократно   констатировалась  ведущими  исследователями  акмеизма.  В  частности,  о  лингвистической основе акмеистического мировоззрения,  отграничивающей  акмеизм  как  от  футуризма,  так  и  от  символизма,  писали  авторы  статьи  о семантической поэтике, отмечавшие, что, прежде всего, в мандельштамовской  системе  взглядов  впервые  четко  прозвучала  мысль  о  языке  не  только  как  материале,  средстве,  но  и  цели  творчества  [Левин  Ю.,  Сегал  Д.,  Тименчик  Р.,  Топоров  В.,  Цивьян  Т.  Русская семантическая  поэтика  как  потенциальная  культурная  парадигма  // Смерть  и  бессмертие  поэта.  Материалы  международной  научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). – М.: РГГУ, 2001.,  с.  286].

Конечно,  наиболее  близким  наследником  «филологического»  мировоззрения  акмеистов  был И.  Бродский.  Если  его  творчество  во многом  является,  как  уже  было  показано  выше,  не  столько  прямым  продолжением  акмеистических  принципов,  сколько  отрицанием  акмеизма  на  языке  самих  акмеистов [Лотман Ю. М., Лотман М. Ю. Между вещью и пустотой (Из наблюдений над поэтикой сборника Иосифа Бродского «Урания») // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. – СПб.: Искусство – СПБ, 1996., с. 731], то его отношение к языку, глубинный филологизм его  мировосприятия являются непосредственным, прямым и, что особенно важно,  непреднамеренным, органичным продолжением акмеистического филологизма  (о филологичности как черте, которая отделяет Бродского и поэтов, пришедших вслед  за  ним,  от  непосредственных  предшественников,  сближая  с  такими  «филологичными» поэтами, как Мандельштам и Хлебников, пишет О. Седакова  [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с., с. 699]).  

О филологии  70-х как той области, которая давала ответы на вопросы  своего  времени,  заменив  в  этом  литературу,  пишет  и  О.  Седакова:  «Но  у  всякого  времени,  и  у  зрелого  застоя  в  том  числе,  есть  свои  вопросы,  своя  жажда… Уже суметь членораздельно назвать эти вопросы  – творческий акт;  раньше  в  России  он  был  делом  литературы.  Наше  поколение  узнало  этот  эффект – «того самого», именно того, чего мы ждали и не находили, – в трудах  Бахтина, Аверинцева, Проппа и, конечно, Лотмана. Мы читали ученые статьи,  как стихи, как нечто, возвышающее… наше существование» [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с., с. 823].  

В  свое  время  Мандельштам,  предваряя  и  размышления  Лотмана  о  специфике  «кружкового  диалекта»  филологов,  и  разработку  в  творчестве поэтов-филологов той самой «эзоповой фени», писал о филологии как о семье,  в которой принят собственный «внутренний» домашний язык: «…филология –  университетский семинарий,  семья...»

Определенная  филологическая  маркированность  отличает  и  индивидуальную поэтическую мифологию Лосева. Так, среди его излюбленных объектов поэтической  рефлексии  и  мифологизации  –  персонажи  и  события,  вошедшие в историю литературы. Например, в его индивидуальной мифологии  заметное  место  занимает  образ,  который  условно  можно  назвать  образом  «литературного  ада»,  который  выстраивается,  в  частности,  в  таких  стихотворениях,  как  «Вплоть  до  ада»,  «31  октября  1958  года»  и  «День  писателя». В первом из них в иерархии адских казней самая тяжкая ждет «тех,  кто в Елабуге // деньжат не подбросил, еды не принес» [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с., с. 71].

Филологическая природа поэтического дара Лосева раскрывает себя и в  его поэтике  цитирования.  Обостренное  филологическое  чувство  контекста  и  порожденная  им  повышенная  чувствительность  к  цитате  в  поэзии  –  это  и  общепризнанная  черта  акмеистической  поэтики,  настолько  общепризнанная, что  напоминания  о  мандельштамовской  метафоре  «цитаты-цикады»  и  ахматовском определении поэзии как  «одной великолепной цитаты» кажутся  излишними. 

Остановимся на некоторых текстах Лосева, выстроенных вокруг тех или иных  филологических идей и фигур их авторов.   В.  Я.  Пропп,  присутствие  которого  в  поэтическом  мире  Лосева  мотивировано  еще  и  реальным  присутствием  этого  ученого  в  студенческой  биографии поэта (Лосев слушал лекции Проппа, учась в ЛГУ), в стихах Лосева  предстает  своеобразным антагонистом его лирического героя и автором одной  экзистенциально значимой и одновременно вызывающей неприятие героя идеи  (изложенной в «Исторических корнях волшебной сказки») – о том, что «лес в  неведомых  дорожках  – на  деле гроб»  [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с.,  с.  29]. 

Наиболее прямым и проторенным в сегодняшней поэзии путем слияния  филологии  с  собственно  поэзией  является  путь  автометаописания.  Усилившаяся  автометаописательность  современной  поэзии  является  также  наиболее  ярким  проявлением  в  ней  не  только  лирического,  но  и  «филологического я», о котором велась речь выше.

Именно «филолог-поэт» становится лирическим героем одного из самых  пронзительных стихотворений Лосева «Один день Льва Владимировича», где  мучительная  ностальгия  поэта,  мечтающего  «дней  скоротать  остаток  по-латински, // слезою увлажняя окоем, // как Бродский, как, скорее, Баратынский»  [Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. – Екатеринбург: У-Фактория, 2000. – 624 с.,  с.  133],  преломлена  сквозь  рефлексию  филолога,  привычным  профессиональным  взглядом  отмечающего  и  пошлости  в  литературных  страничках эмигрантской газеты, и пошлость банальных рассуждений коллеги- слависта, и убожество собственных попыток преподавать русскую литературу  недостаточно  знающим  русский  язык  американским  студентам. 

В современной поэзии на примерах творчества И. Бродского и Т.  Кибирова  нами  выявлено  наличие  аналогичной  стратегии  интимизации  культурного  пространства,  однако  ее  функциональная  направленность  отличается от акмеистической: в современной поэзии интимизация культуры –  это  способ  ее  «присвоения»,  приобщения  к  ней  как  к  источнику  вечных  ценностей.