О филологии  70-х как той области, которая давала ответы на вопросы  своего  времени,  заменив  в  этом  литературу,  пишет  и  О.  Седакова:  «Но  у  всякого  времени,  и  у  зрелого  застоя  в  том  числе,  есть  свои  вопросы,  своя  жажда… Уже суметь членораздельно назвать эти вопросы  – творческий акт;  раньше  в  России  он  был  делом  литературы.  Наше  поколение  узнало  этот  эффект – «того самого», именно того, чего мы ждали и не находили, – в трудах  Бахтина, Аверинцева, Проппа и, конечно, Лотмана. Мы читали ученые статьи,  как стихи, как нечто, возвышающее… наше существование» [Седакова О. А. Проза. – М.: Эн Эф Кью/Ту Принт, 2001. – 960 с., с. 823].  

Отмеченное выше духовное лидерство людей науки в 70-е (и не только –  как  представляется,  это  духовное  лидерство  продлилось  вплоть  до  начала  перестройки)  годы  очевидным  образом  обусловливает  не  только  влияние  ученых на строй мыслей молодых интеллектуалов и поэтов этого времени, но и  влияние  метаязыка  науки  и  научного  типа  мышления  на  язык  и  мышление  художественной  литературы  вообще  и  поэзии  в  частности.  Так, именно с экспансией научного языка и мышления в область художественного творчества  можно  связать  и  усиление  рефлексивности,  аналитичности  поэтических  текстов, и их обращенность на самое себя  – автометаописательность, в русле  которой  формируется  уже  достаточно  обширное  «поле  метапоэтики,  стирающей  границы  между  собственно  художественными  и  научно- филологическими жанрами» [Фатеева Н. А. Поэт и проза: Книга о Пастернаке. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. – 400 с. , с. 417], о чем, собственно, писал Р. Барт еще  в статье 1967 г. «От науки к литературе»: «…для структурализма, который сам  порожден одной из моделей языка, литература, как продукт языка, оказывается предметом  не  просто  близким,  а  единосущным»  [Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс, 1989. – 616 с.,  с.  377], и  далее:  «Логическое продолжение структурализма может состоять лишь в том, чтобы  воссоединиться  с  литературой не  просто  как  с  «объектом»  анализа, но  и  в  самом акте письма»  [Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс, 1989. – 616 с., с.  379].

На уровне поэтического языка это явление  взаимопроникновения филологического и собственно художественного начал в  современной  русской  поэзии  исследовала  Л.  Зубова,  пришедшая  в  итоге  к  выводу,  что  «поэты  занимаются  исследованием  языка  профессионально…  Можно сказать, что они не только интуитивные, но и практические лингвисты»  [Зубова  Л.  В.  Современная русская  поэзия  в  контексте  истории  языка. – М.: Новое литературное обозрение, 2000. – 432 с., с. 33].   На  наш  взгляд,  кроме  И.  Бродского,  О.  Седаковой,  В.  Кривулина,  представляющей  уже  «сверхновое»  поколение  П.  Барсковой,  которая  рекомендуется в одном из сихотворений:  «”Фило”  – мое начало,  “лог”  – это  адрес  мой»  [Плотность ожиданий: Поэзия: Сб. – М.: ООО Издательство АСТ, 2001. – 285 с., с.249],  –  ярким  явлением,  иллюстрирующим  процесс  «филологизации» современной поэзии является представленная Л. Лосевым, М.  Ереминым,  В.  Уфляндом, С.  Кулле,  Л.  Виноградовым  и  А.  Кондратовым  ленинградская  «филологическая школа», существовавшая в общем  русле  «неофициальной»  поэзии  50-60-х  гг. В.  Куллэ, говоря  о  «филологической  школе»,  отмечает  главную  ее  особенность  и заслугу,  каковой  является  «разработка молодыми стихотворцами «смещенной» семантики, освоение ими  послевоенного  и  лагерного  сленга,  смешение  лексических  пластов,  иронический синтаксис  – все то, что Бродский впоследствии метко окрестил  «эзоповой феней» и что 40-летняя практика поэтов данной генерации возвела в  ранг  нового  литературного  языка»  [Куллэ В. «Филологическая школа». Приглашение к библиографии // Лит. обозрение. – М., 1997. – № 5.,  с.  104].

Представляется,  что  это  наблюдение  не  только  точно  фиксирует  качественные  изменения,  привнесенные  в  язык  поэзии  поэтами  «филологической  школы»,  но  и  заставляет вспомнить об аналогичной работе акмеистов и их «лингвистическом  эксперименте» [Левин  Ю.,  Сегал  Д.,  Тименчик  Р.,  Топоров  В.,  Цивьян  Т.  Русская семантическая  поэтика  как  потенциальная  культурная  парадигма  // Смерть  и  бессмертие  поэта.  Материалы  международной  научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). – М.: РГГУ, 2001., с. 286].   

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.