Принцип деформации у Мандельштама  развит  абсолютно  по-своему. Прежде всего, у него более детально, чем у Ахматовой, разработан  «телесный» код в теме истории («века»). Не только в контексте исторической  проблематики,  но  и  на уровне  самых  общих  глубинных  основ  творчества  в  поэзии Мандельштама  телесность  является  одной  из  основополагающих  категорий.

Как пишет В. Н. Топоров,  «центр  «психофизиологического»  компонента, как он отражен в поэзии  Мандельштама,  образует переживание  собственного тела, его ощущений, радостей, страданий, потребностей или, при  изменении ракурса,  жизнь,  отражаемая  и  фиксируемая  на  телесном  уровне»  [Топоров  В.  Н.  Петербургский  текст  русской  литературы.  Избранные труды. – СПб.: Искусство – СПБ, 2003. – 616 с., с.  429]. 

На  телесном  уровне  нередко  фиксируется  у  Мандельштама  и  переживание исторического  времени.  В  анатомических  метафорах  предстает  сам  этот  век  –  с  его  «разбитым  позвоночником»,  «смертельным  ушибом»,  «глиняным  прекрасным  ртом».  Деформация  времени  как  символ  его  катастрофичности  находит  себе  воплощение  именно  в  таких  телесных  метафорах.  Катастрофическая  же  связь  человека  с  веком  воплощается  у Мандельштама часто в образах аорты или крови, идущей горлом: это «кровь-строительница» в стихотворении «Век», «расширенье аорты» в стихотворении  «День стоял о пяти головах…»,  «наливающиеся кровью аорты» в  «Стихах о  неизвестном солдате», «розовой крови связь» в «Я не знаю, с каких пор…» и  т.д.  Устойчиво  в  теме  взаимодействия  человека  со  временем,  с  историей  присутствуют у Мандельштама и образы сетчатки, хребта, хряща, губ (рта), так  что телесный код его поэзии предстает в достаточном изобилии символов.

При  этом  Мандельштам  тщательно  избегает  обращения  к  традиционно- «поэтическим»  телесным  образам,  что  отмечалось  авторами  «Русской  семантической  поэтики…»  как  этап  индивидуальной  поэтической  эволюции  Мандельштама  в  1930-е  гг.,  когда  в  его  стихах  «абстрактная  тематика  и  семантика сменяются более конкретными» [Левин  Ю.,  Сегал  Д.,  Тименчик  Р.,  Топоров  В.,  Цивьян  Т.  Русская  семантическая  поэтика  как  потенциальная  культурная  парадигма  //  Смерть  и  бессмертие  поэта.  Материалы  международной  научной  конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама  (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). – М.: РГГУ, 2001. – С. 282 – 316, с. 300], сигнализируя о новом  осмыслении  поэтом  своего  «пути… уже  после  «конца мира»»  [Левин  Ю.,  Сегал  Д.,  Тименчик  Р.,  Топоров  В.,  Цивьян  Т.  Русская  семантическая  поэтика  как  потенциальная  культурная  парадигма  //  Смерть  и  бессмертие  поэта.  Материалы  международной  научной  конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама  (Москва, 28-29 декабря 1998 г.). – М.: РГГУ, 2001. – С. 282 – 316,  с.  301].  Следовательно,  можно  констатировать  обращенность  телесного  кода  Мандельштама  более  к  историческому,  чем  к  эстетическому  контексту.    В  более  универсальном  ключе  поэтика  деформаций  у  Мандельштама  рассматривается  и  в  упоминавшемся  выше  исследовании  Ямпольского.  В  частности,  эту  «диаграмматическую  поэтику»  он  связывает  с  общей  мандельштамовской  философией  творчества  и  порожденной  ею  концепцией, что подтверждает особую функциональную  значимость принципа деформации в художественном мире Мандельштама.    

Таким образом, «телесность» с ее деформациями в поэзии Ахматовой и Мандельштама является одной из существенных форм художественного  воплощения категории историзма, а связь образов  плоти  с  проблематикой  бытия  в  истории, с  проблематикой  власти  прямо  соединяет  акмеизм  с  позднейшим контекстом всего ХХ века.  

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.