Таким  образом,  полифоничность  кибировского  поэтического  языка  далека  от  постмодернистской  плюралистичности.  Разнородные  языковые  сферы здесь создают не ситуацию равноправия представленных ими, хотя бы и  противоположных,  ценностей,  а  ситуацию  выбора,  причем  авторская  точка  зрения  и  оценка  с  дидактической  ясностью  выражена  в  тексте,  так  что  множественность языков никак не отменяет диктата авторской точки зрения. 

Этот же прием реализован не только в послании Гандлевскому, но, например, и  в поэме «Сквозь прощальные слезы» – уже в несколько иной форме и с иными  акцентами.   В частности, здесь можно четко выявить также два языковых уровня – и  одновременно  –  два  уровня  цитации:  первый,  бросающийся  в  глаза  и  производящий  впечатление  абсолютного  «постмодернизма»  (именно  этим  впечатлением, на наш взгляд, продиктовано определение, данное этой поэме И.  С.  Скоропановой:  «каталогизирующая  деконструкция»  [Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие для студентов филол. ф-тов вузов. – М.: Флинта: Наука, 1999. – 607 с.,  с.  357]), – это  доходящая  до  центонной  плотности  цитация  текстов,  порожденных  определенным временем и жестко ассоциирующихся только с этим временем  (популярные шлягеры здесь предоставляют львиную долю такого лексического  материала  эпохи). 

Второй  уровень  –  это  цитирование  (часто  непрямое)  значимых  для  автора  и  выявления  его  позиции  текстов.  Этих  ценностно  маркированных, определяющих собою оценочный спектр поэмы  «претекстов»  можно  выделить  два  –  бунинский  и  некрасовский.  К  Бунину (а  именно,  к  «Антоновским  яблокам»)  обращает  «Вступление»,  полностью  состоящее  из  перечисления запахов, по которым памятен образ советского времени, причем в число этих запахов включена и «антоновка ближе к Калуге», видимо, в качестве  маркера,  отсылающего  к  источнику  аллюзии. 

Как  и  у  Бунина,  у  Кибирова  запахи  выполняют  мнемоническую  роль,  а  детали  «проклятой»  советской  действительности, вызываемые воспоминаниями  этих запахов, окрашиваются  не только отрицающим, но и явственно ностальгическим настроением. Как и  текст Бунина, некрасовский текст в поэме Кибирова представлен не какими-то  конкретными  цитатами,  а  «разлит»  в  общем  ритме  и  интонационном  строе  поэмы.  Однако  значимость  присутствия    некрасовской  компоненты  в  интертекстуальном пространстве поэмы настолько велика, что автор дает к ней  прямую отсылку в конце последней главы:       

…над дебильною мощью Госснаба       

хохотать бы мне что было сил,       

да некрасовский скорбный анапест       

носоглотку слезами забил [Кибиров Т. «Кто куда – а я в Россию…». – М.: Время, 2001. – 512 с., с. 58]. 

Некрасовским претекстом  подкреплен и акцентирован в поэме Кибирова  пафос гражданской скорби  («Кто живет без печали и гнева,  // Тот не любит  отчизны  своей»),  а  также  выявлен  генезис  кибировского  сарказма  при  изображении советской действительности.

Сказанное позволяет заключить, что интертекстуальность поэмы Кибирова представляет собой постмодернистскую игру цитатами лишь на внешнем уровне текста; основные же ее функции в этом сочинении можно  определить  как  вполне  классические:  структурирование  текста,  расстановка  основных  эмоционально-оценочных  акцентов  в  нем,  выявление его ведущего пафоса.   Однако анализ поэмы «Сквозь прощальные слезы» следовало бы продолжить и в контексте иной проблематики – проблематики  преодоления  ценностного  релятивизма  эпохи,  с  которым  в  равной  мере  столкнулось  и  поколение  «преодолевших  символизм», и  теперешнее  поколение  «преодолевших постмодернизм».  

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.