Main Menu

Поиск

Варапаев.ru - официальный партнер хостинга Beget

Развивая свое «органическое» понимание поэзии, Гумилев особое внимание  уделяет «психофизиологическому» воздействию текста на читателя, утверждая, что не  только процесс создания, но и процесс рецепции поэтического текста обладает  особой  «физиологией». Так, Гумилев  отмечает,  что  главным  компонентом  стихотворения,  обеспечивающим  необходимый  отклик  в  душе  читателя,  является  «жест»:  «Под  жестом  в  стихотворении  я  подразумеваю  такую  расстановку слов, подбор гласных и согласных звуков, ускорений и замедлений  ритма, что  читающий  стихотворение невольно  становится  в  позу  его героя,  перенимает его мимику и телодвижения и, благодаря внушению своего тела,  испытывает то же, что сам поэт» [Гумилев Н. С. Соч.: В 3-х т. – М.: Худ. лит., 1991., т. 3, с. 10].

В последней цитате особенно значим именно намеченный Гумилевым «механизм»  воздействия  стихотворения  на  читателя  –  через  физическое  восприятие – к  духовному,  лишний  раз  подтверждающий  важность  отмеченной  выше  темы  единства  физического и духовного начал для художественного мышления Гумилева.   

Гумилев не только декларирует «органическое» понимание поэзии, но,  как  и  Мандельштам,  реализует  его в  своей художественной практике. В частности, например, анализируя  специфику  вариативности  Гумилевских  текстов  на  материале  двух  изданий  «Шатра»  (севастопольского  1921  г.  и ревельского 1922 г.), современный исследователь приходит к выводу о том, что  эта вариативность – следствие «отношения поэта к своим стихам как к живой  плоти, способной изменяться во времени» [Никитин А. Неизвестный Николай Гумилев // Воп. лит. – М., 1994. – № 1, с. 51].

Это отношение к стиху  как к живому организму отражается и в образности, и в мотивном комплексе  поэзии Гумилева. Так, в последнем можно отчетливо выявить, например, мотив «оживания» персонажей собственных стихов поэта (аналогичное наблюдение о стихах Анненского – общепризнанного «учителя» акмеистов – принадлежит А.  Барзаху: «…Анненский… часто одушевлял собственные стихи, вписывая их в мир органический, где они растут или увядают, текут и светятся, наделяя их  чувствами и переживаниями»  [Барзах А.Е. Соучастие в безмолвии. Семантика «так-дейксиса» у Анненского //  Иннокентий  Анненский  и  русская  культура  ХХ  века. Сборник научных трудов. – СПб.: А.О. «Арсис», 1996.,  с.  67]). 

В  частности,  этот  мотив  формируется такими стихами, как «Творчество» и «В этот мой благословенный  вечер…» (оба стихотворения  –  1917 г.).  Двух стихотворений для выделения целого  мотива  было  бы  недостаточно,  если  бы  не  благоприятное  для  этого  контекстуальное  окружение:  в  частности,  к  вычленению  этого  мотива  побуждает  присутствие  в  поэзии  Гумилева  устойчивой  мысли  о  не  только  духовной,  но  и  физической  связи  между  творцом  и  результатами  его  творчества.

Эта мысль, например, реализуется в подлинно лейтмотивном для Гумилева сюжете  о  «волшебной  скрипке»  (в случае  «Гондлы»  –  волшебной  лютне), в котором музыкант живет до тех пор, пока звучит его музыка – и лишь  она замолкнет, он будет растерзан чудовищными волками. Эта же, по существу, мысль, но в несколько  ином  варианте  –  как  утверждение  возможности  физического тождества  между поэтом и собственно стихией стиха – звучит и в  стихотворении «Я, что мог быть лучшей из поэм…». Заметим кстати, что мотив самоотождествления поэта со своим словом отмечался уже исследователями и в связи с Мандельштамом [Лотман  М.Ю.  Мандельштам и Пастернак (попытка контрастивной поэтики). – Таллинн: Aleksandra, 1996. – 176 с., с.  111].

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.

***

*****