Обратимся к анализу наиболее показательных, на наш взгляд, текстов  Е. Рейна, в которых реализованы начала «элегического эпоса» ахматовского  образца.  

Прежде всего,  в  «элегическом  эпосе»  Рейна следует  отметить  наличие  достаточно четко  оформленного  магистрального  мифа  о  прошлом, который становится по существу центром, осью всего художественного мира поэта. Этот миф можно  условно назвать мифом о шестидесятниках  и  их  времени, сразу  оговорив,  что  в  качестве  его  героев  выступают  только  люди,  входившие  в  юношеский  «ближний  круг»  автора.  В  сущности,  это  «про  ту  среду,  //  С  которой я имел в  виду  // Сойти со  сцены», это поэтическая версия истории  «ахматовских сирот» и их окружения. И подобно тому, как в «Поэме без героя»  камерная,  богемная  жизнь  героев  «Петербургской  повести»  оборачивается  вокруг  «оси  канунов»  и  размыкается  в  грозное  пространство  «настоящего  Двадцатого  Века»,  у  Рейна  приватное  пространство  шестидесятнической  ленинградской  юности  постоянно  выводит  в  единое,  «целокупное»  пространство  всего  столетия,  которое  в  своей  целокупности,  неделимости предстает в конце концов как «день столетний с пальбой посередине дня» [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001.  – 702 с.,  с. 442].  

Ориентация Рейна на ахматовский тип историзма  обусловлена  не только  типологически,  но и  в силу  как  минимум  двух  объективных  обстоятельств:  биографической  причастности  Петербургу,  благодаря  которой  пространство  личной памяти топографически совпадает с пространством памяти культурной  и исторической, и принадлежности к тому кругу молодых поэтов, для которого  общение с Ахматовой стало поворотной точкой не только литературного, но и  личностного самоопределения.  

О встрече с «русской музой» в ахматовском облике как провиденциальной, изначально  определившей  не  столько  причастность  героя  к  определенной  поэтической  традиции,  сколько  логику  самой  его  судьбы,  идет  речь  в  стихотворении  «В  последний  раз»  [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001.  – 702 с.,  с.  314].  Не  будет  преувеличением  сказать,  что  все  ключевые  мотивы,  композиционный  строй  и  основные  метафоры  этого  стихотворения  сознательно  ориентированы  на  поэзию  Ахматовой,  так  что  текст  Рейна  представляет  собой  не  только  рассказ  о  приобщении к «русской музе», но и буквальное «вещественное доказательство»  этого приобщения. Прежде всего, знаком такого преображения всей жизни и всего существа героя становится перемена  ритма  стихотворения Рейна в тот  момент  развития  сюжета,  которым  обозначена  перемена  судьбы  героя  под  влиянием  встречи  с  «русской  музой»:  и  экспозиция,  и  весь  рассказ  о  предыдущей  «обыкновенной»  и  безусловно  благополучной,  с  общепринятой  точки зрения, жизни  героя ведутся в  подчеркнуто монотонном ритме белого  пятистопного  ямба  с  женскими  окончаниями.  Первое мужское  окончание  появляется на стихе:  «особый  жребий. Этот жребий был». С этого момента  Рейн  до  конца  стихотворения  вводит  еще  четыре  мужских  окончания  с  частотой, приблизительно соответствующей частоте  употребления  мужских окончаний в «Северных элегиях», где на 222 стиха белого пятистопного ямба  приходится 71 стих с мужским окончанием. Если учесть мнение Бродского о Рейне как «метрически самом одаренном русской поэте второй половины ХХ века» [Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского. Т.т. 4 – 7. – СПб.:  Пушкинский фонд, 1998 – 2001, т. 7, с. 149], то такое сближение ритма собственного стихотворения с ахматовским  не  может  быть  у  Рейна  случайным,  хотя  вполне  может  быть  непроизвольным.

  Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.