Обратимся к анализу наиболее показательных, на наш взгляд, текстов Е. Рейна, в которых реализованы начала «элегического эпоса» ахматовского образца.
Прежде всего, в «элегическом эпосе» Рейна следует отметить наличие достаточно четко оформленного магистрального мифа о прошлом, который становится по существу центром, осью всего художественного мира поэта. Этот миф можно условно назвать мифом о шестидесятниках и их времени, сразу оговорив, что в качестве его героев выступают только люди, входившие в юношеский «ближний круг» автора. В сущности, это «про ту среду, // С которой я имел в виду // Сойти со сцены», это поэтическая версия истории «ахматовских сирот» и их окружения. И подобно тому, как в «Поэме без героя» камерная, богемная жизнь героев «Петербургской повести» оборачивается вокруг «оси канунов» и размыкается в грозное пространство «настоящего Двадцатого Века», у Рейна приватное пространство шестидесятнической ленинградской юности постоянно выводит в единое, «целокупное» пространство всего столетия, которое в своей целокупности, неделимости предстает в конце концов как «день столетний с пальбой посередине дня» [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001. – 702 с., с. 442].
Ориентация Рейна на ахматовский тип историзма обусловлена не только типологически, но и в силу как минимум двух объективных обстоятельств: биографической причастности Петербургу, благодаря которой пространство личной памяти топографически совпадает с пространством памяти культурной и исторической, и принадлежности к тому кругу молодых поэтов, для которого общение с Ахматовой стало поворотной точкой не только литературного, но и личностного самоопределения.
О встрече с «русской музой» в ахматовском облике как провиденциальной, изначально определившей не столько причастность героя к определенной поэтической традиции, сколько логику самой его судьбы, идет речь в стихотворении «В последний раз» [Рейн Е. Избранные стихотворения и поэмы. – М.; СПб.: Летний сад, 2001. – 702 с., с. 314]. Не будет преувеличением сказать, что все ключевые мотивы, композиционный строй и основные метафоры этого стихотворения сознательно ориентированы на поэзию Ахматовой, так что текст Рейна представляет собой не только рассказ о приобщении к «русской музе», но и буквальное «вещественное доказательство» этого приобщения. Прежде всего, знаком такого преображения всей жизни и всего существа героя становится перемена ритма стихотворения Рейна в тот момент развития сюжета, которым обозначена перемена судьбы героя под влиянием встречи с «русской музой»: и экспозиция, и весь рассказ о предыдущей «обыкновенной» и безусловно благополучной, с общепринятой точки зрения, жизни героя ведутся в подчеркнуто монотонном ритме белого пятистопного ямба с женскими окончаниями. Первое мужское окончание появляется на стихе: «особый жребий. Этот жребий был». С этого момента Рейн до конца стихотворения вводит еще четыре мужских окончания с частотой, приблизительно соответствующей частоте употребления мужских окончаний в «Северных элегиях», где на 222 стиха белого пятистопного ямба приходится 71 стих с мужским окончанием. Если учесть мнение Бродского о Рейне как «метрически самом одаренном русской поэте второй половины ХХ века» [Бродский И. Сочинения Иосифа Бродского. Т.т. 4 – 7. – СПб.: Пушкинский фонд, 1998 – 2001, т. 7, с. 149], то такое сближение ритма собственного стихотворения с ахматовским не может быть у Рейна случайным, хотя вполне может быть непроизвольным.
Автор: Т.А. Пахарева