В  связи  с  путями  развития  и  трансформации  в  поэзии  ХХ  века  гумилевских  принципов  историзма  необходимо  отметить  еще  одно  обстоятельство.  Проблематика  духовного  становления,  осуществляемого  в  историческом  бытии  человека,  заданная  Гумилевым,  в  контексте  ХХ  века  высветила  еще  одну  тему,  присутствующую  в  его  поэзии  достаточно  последовательно,  хотя    и  в  имплицитном  виде:  это  тема  экуменического  восприятия религии. Если в воспоминаниях современников Гумилев предстает  ортодоксально православным человеком, то в его стихах создается образ веры,  воплощающий  скорее  характерные  для  второй  половины  ХХ  столетия  воззрения о том, что все мировые конфессии – это разные тропинки, ведущие к  общей  вершине.  

Экуменизм,  на  «профанном»  уровне  дублирующийся  глобализацией  в  экономике,  становится  все  более  заметным  явлением  в  духовной жизни современного человечества, и в поэтическом мире Гумилева с  присущей  ему  прозорливостью  предвосхищен  этот  этап  исторической  эволюции религиозного чувства. Буддийские мотивы метемпсихоза, кельтский  друидизм  и  христианская  идея  спасения  едва  ли  не  равно  значимы  в  художественном мире поэта, а образом универсальной религиозной прародины  становится  образ  Африки.  К  экуменизму  влечет, прежде  всего, гумилевское  понимание  акмеизма  как  максимального  «расцвета  всех  духовных  и  физических сил»  [Гумилев Н. С. Соч.: В 3-х т. – М.: Худ. лит., 1991., т.  3, с.  117] личности  (о чем уже шла речь выше), что  полностью  совпадает  с  экуменическими  принципами:  в  частности,  принцип «нераздельности  и  неслиянности»  в  применении  к  двум  основным  ветвям  христианских  Церквей,  сформулированный  Халкедонским  собором,  предполагает  именно  «полноту  раскрытия  каждого  из  спорящих  духовных  направлений  и  их  неотъемлемость  друг  от  друга  (друг-для-друга-бытие)  в  общей заботе об Ойкумене» [Шрейдер  Ю.  А.  Послесловие  к  интервью  с  о.  Р.  Скальфи  «Движение  к экуменическому сознанию» // Вопросы философии. – М., 1991. – № 5. – С. 87 – 94, с. 94]. 

В конечном счете принцип нераздельности и неслиянности применим «к  отношению  всех  мировых  религий  друг  к  другу  и  арелигиозным  духовным  поискам  общечеловеческих  ценностей.  Принцип  нераздельности  и  неслиянности  ориентирует  на  то,  чтобы  не  пытаться  строить  Вавилонскую  башню  из  отдельных  церквей,  религий  и  духовных  учений,  но  стремиться  каждому  возрастать  духовно,  что  подразумевает  духовную  открытость  сознания» [Шрейдер  Ю.  А.  Послесловие  к  интервью  с  о.  Р.  Скальфи  «Движение  к экуменическому сознанию» // Вопросы философии. – М., 1991. – № 5. – С. 87 – 94, с. 94].   Подобный универсализм религиозного мировосприятия  был свойственен не только Гумилеву. В частности, Бродский, очередной раз  подтверждая  свою  позицию  «притяжения  –  отталкивания»  от  Гумилева,  говорит  в  эссе  «Профиль  Клио»  о  том  же:  «Метафизических  возможностей  человека  вполне  достаточно,  чтобы  допустить  сосуществование  вероисповеданий, не говоря уже об их слиянии. \…\ Поэты в целом дают нам  лучшее доказательство такой совместимости, потому что  центробежная  сила  стиха часто уводит их далеко за пределы доктрины…» [Бродский  И.  Сочинения  Иосифа  Бродского.  Т.т.  4  –  7.  –  СПб.: Пушкинский фонд, 1998 – 2001, т.  6, с. 101]. Еще  более выразительно формулирует Бродский свою позицию в выступлении на  Мандельштамовской  конференции  1991  г.:  «Я  думаю,  что  культура  на  сегодняшний день  – по крайней мере по тому материалу, который она в себя  вбирает, религиозному или какому угодно,… переросла ту доктрину, которой  она довольно долго служила. (Убежденно.) Никогда она, между прочим, и не  была  собственностью  этой  доктрины,  начнем  с  этого.  Она  служила  христианству, но,  я думаю, она до  известной степени на  сегодняшний  день,  если  так  можно  взглянуть  ретроспективно,  переросла  христианство,  как,  впрочем, и любую доктрину, которой она служила.\…\ Я думаю, что культура –  явление  кумулятивное,  оно  включает  в  себя  массу  вещей,  да?  И  было  бы разумнее  говорить  о  пропорции  христианской  тематики  и  христианского  мироощущения, скажем, в «культурной массе» Мандельштама, нежели ставить  вопрос, христианский он поэт или нет…»  (Цит. по: [Ранчин А. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Бродского. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. – 464 с., с.  144  –  145]). Нет  нужды доказывать очевидное и говорить о том, что в поэзии самого Бродского,  как  и  в  поэзии  Гумилева,  мы  находим  реализацию  всех  вышеупомянутых  «метафизических возможностей» в полной мере.

 

Автор: Т.А. Пахарева

Предыдущая статья здесь, продолжение здесь.

***

*****